Россия за облаком - Страница 24

Однако и без фабричного товара ездил, ездил, да и доездился. Прямо на базаре, оттеснив покупателя, подошли к Платону два полицейских чина и повели прямиком к становому. Хорошо ещё рук не заломили, а то бы и вовсе позору не обобраться.

Становой — это тебе не квартальный надзиратель, это фигура, чин, самая власть. От такого двугривенным не откупишься, особенно когда за тобой и впрямь числятся серьёзные нарушения закона. Платон сразу полез за целковым.

— Ишь ты, какой шустрый! — усмехнулся начальник при виде серебряной монеты. — А ты погоди, я ещё дознание проводить буду, может, тебе прямиком в Сибирь идти. Люди тебя на торгу признали, ты, никак. Платошка Савостин из Княжева.

— Точно так, ваше благородие, Савостины мы.

— Что ж ты, Платоша, учудил… тебе от государя свобода дадена, а ты в беглые подался!

— Нонеча, ваше благородие, беглых нету, а что в нетях сказался, то сами посудите, при разделе земли мне такое охвостье досталось, что как есть сгинул бы. Бот и подался на отхожие промыслы.

— Ты, я вижу, шибко грамотный! Мнения вздумал иметь! Сейчас посажу в холодную — мигом отучишься рассуждать. На заработки ходить — дело дозволенное, ежели его по закону исполнять. А ты разрешение выправил? Отпускное свидетельство у тебя есть?

— Вот и я о том, ваше благородие. Мне бы пачпорт выправить.

— Сразу так и паспорт? А ты о своём барине подумал? Ты перед ним — временнообязанный.

— Так ведь землицу мою мир забрал. Значит, и все повинности забрал.

— Что-то ты много понимаешь. Я всегда говорил, что в мужицкой грамоте самая крамола и есть. А ты подумал, сколько паспорт денег стоит? Бумага гербовая и печать!

— Так ведь я, ваше благородие, со всей охотой! — Платон добавил ещё два серебряных рубля.

— Что ты бренчишь своими копейками? Ты вдумайся, это же паспорт! Слово французское, значит — ходи, где захочешь! За такое и тысячу рублей отдать не жалко. Вот, скажем, выправить свидетельство купца первой гильдии, знаешь, сколько стоит? Страшенных денег! А ты три рубля суёшь.

— Так ведь нету больше.

— Ладно, снизойду к твоей скудости. Плати десять рублей, и будет тебе паспорт.

— Смилуйтесь, ваше благородие! Откуль у меня такие деньжищи? Свят крест, нету больше! Хоть бы и в бурлаки податься, за лето больше трёх рублей не выколотишь.

— Выколотил, однако, — заметил становой. — В общем так, покуда я тебя отпускаю, а ты на неделе приедешь и недостачу привезёшь. Да не вздумай обмануть, хожалые твою личность теперь хорошо различают. В самый раз в холодную загремишь, а там — этапом к месту жительства!

— Премного благодарен, ваше благородие! А покуда, снизойдите к нашей скудости, позвольте поклониться овсишком. Овёс у меня, по нонешнему времени, годячий. А вы уж позвольте, пока денег не наскребу, без билета торговать.

— Ладно, ладно, — раздобрев отмахивался становой. — Будет тебе… Я же не мазепа какой, людскую нужду понимаю. Ейкин, где ты там запропастился? Сходишь вот с ним ко мне домой, покажешь, куда овёс ссыпать. Ну всё, ступайте с богом, у меня ещё дел непочатый край.

Горислав Борисович ожидал Платона в Ефимкове у кума Матвея. В этот раз они приехали вдвоём, Фектя не могла слишком часто бросать хозяйство на немощных соседок. Сначала Горислав Борисович беседовал с Чюдоем, потом читал захваченную из дома книгу, наконец начал волноваться.

Платон вернулся поздно, без товара и денег. На расспросы ответил угрюмо:

— Хожалые меня схватили. Насилу откупился, а то засадили бы в кутузку, что тогда?

— Чем ты так провинился?

— Признал меня кто-то на базаре, что я нетошный, самовольно из деревни ушёл. Это в Ефимках у меня документы в порядке, и на Фектю, и на детей, а тута я беспачпортный.

— И что теперь?

— А ничего. Привезу становому денег, и он мне пачпорт выпишет. Десять рублей требует. Три рубля я ему отдал, так ведь он, наверное, заново весь червонец захочет. У их благородий память хромая. Хороша она только ежели им должны. А что уже дадено, о том память мигом отшибает. Но зато хожалые пока что меня трогать не будут. А там расплачусь и стану человеком.

Горислав Борисович кивал, слушая Платоновы рассуждения… Становой, квартальный надзиратель, хожалые — экая экзотика! А приглядись, так по-нонешнему: начальник районного отделения, участковый, патрульные милиционеры. Как есть, ничто не меняется в России, кроме названий.

Шёл я по Невскому проспекту,
Выражался по русскому диалекту.
Тут подходит ко мне хожалый,
Говорит: «В отделенье пожалуй!»
Если сравнить с известной песней:
Шёл я по проспекту Октября,
Воздухом дышать было нельзя…

— много ли разницы наберётся? И там, и там требуют с рассказчика три рубля штрафу. А что касается названий, то догадайтесь с трёх раз без подсказки, как назывался проспект Двадцать Пятого Октября до семнадцатого года и как он называется сегодня?

ГЛАВА 4

Быстрее чужих детей растут только собственные года. Вроде бы только-только достиг заветной пенсии и, выражаясь словами почтальона Печкина, можно начинать жить, ан, годочки уже поднакопились, и понимаешь, что стал стариком. Здоровьишко уже не то, и от жизни хочется всё меньше и меньше. Потому, наверное, люди и умирают в конце концов, что им уже ничего не надо, а всего менее — жизни будущего века и загробного блаженства. Бабка Зина в последний год такой была: «Как подумаю, что на том свете опять что-то будет, так в дрожь и кидает! Нет уж, ну её, райскую жизнь, к бесу, зароют в земельку и буду себе лежать».