Россия за облаком - Страница 47

Остаток отпуска Николка безвылазно просидел у крёстного. Попробовал было разок пройтись по улице, но первый же с презрительным прищуром взгляд, брошенный на встречных парней, был истолкован совершенно правильно; парни, не сказавши дурного слова, выдернули по дрыну из ближайшего плетня, так что Николке пришлось перекрывать собственный рекорд по бегу на четыреста метров с барьерами. Техника барьерного бега у деревенских была откровенно слаба, и Николка, перепрыгивавший осеки и плетни с ходу, с лёгкостью оторвался от преследователей и больше гулять не ходил.

Через две недели появились Никита с Гориславом Борисовичем. На продажу и в этот раз ничего не привезли, просто посидели у Чюдоя, посамоварничали, а наутро собрались домой.

Хозяйство у Чюдоя оставалось бобыльским — ни кола, ни двора — но старанием наезжавших гостей оно малость поправилось, так что и самовар появился, и в клети не пусто было, хотя толкового рукомесла дядя Чюдой так и не нажил; бондарничал понемногу, лапти плёл, а чаще жил мирским захребетником. В словаре, что как раз в ту пору готовил к печати Владимир Иванович Даль, о таких, как Чюдой, сказано: «пролетарий; крестьянин, не владеющий землёю, не потому, чтобы занимался промыслами или торговлей, а по бедности, калечеству, одиночеству, небрежению…» Благодаря Савостиным от пролетариев дядя Чюдой отстал, но и к добрым людям не пристал, болтался, как навоз в проруби. Но самовар завёл, и к приезду дорогих гостей вздувал его непременно.

С Чюдоем беседовали о здоровье, погодах, видах на урожай. О делах заговорили уже по дороге к дому.

— Из военкомата приходили, искали тебя, — произнёс Никита, глядя на дорогу, замутнённую туманом. — Я в город ездил, говорил с военкомом. На мать всё свалил, сказал, что бьётся она как не в себе, боится, что ты в Туркестан попадёшь, потому и спровадила тебя на заработки.

— Ругался военком?

— Вестимо, ругался. Но я обещал мать успокоить, а тебя, как приедешь, направить к нему.

— А он меня тут же загребёт.

— Куда? Призыв давно закончился, июль на дворе. У военкома отметишься, а в армию пойдёшь с осенним призывом. Но в город придётся скатать прямо сейчас.

Больше всего было Николке удивительно, что у крёстного он проскучал две недели, а дома прошло больше месяца. Знать о таком — знал, а как на себе испытал — странно стало.

— Хорошо, — согласился Николка, — съезжу. Заодно и в Москву сгоняю, дела у меня там.

— Ни хрена себе — заодно? — удивился Никита. — Это же пятьсот километров в один конец! Поезд у каждого столба стоит, чуть не сутки ехать.

— Я с дальнобойщиками, которые брус на стройбазу возят. Ночь в дороге, с утра уже в Москве, а вечером — обратно. Дёшево и сердито.

— Ты, я вижу, жук бывалый! И что тебе в Москве понадобилось?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — важно ответил Никола. — В гости хочу сходить.

— Разгостевался ты, брат, — заметил Никита. — Из одних гостей да в другие. Ладно, валяй, пока бог грехам терпит.

Горислав Борисович сидел молча, благодушно слушал разговоры. Время от времени принимался клевать носом, потом вздрагивал, испуганно оглядывался. Вот уснёт он сейчас, и куда в таком разе приедут путешественники? Это всё равно, что шофёру за рулём уснуть; всей дороги останется до ближайшего кювета. Каков кювет на туманной дороге, Горислав Борисович не знал и не интересовался знать.

* * *

Максим Николкиному звонку обрадовался.

— Чего так долго не было?

— Как управился, так и приехал. У меня тоже не склад, чтобы зайти да взять. Такие вещи ещё поискать надо.

— Что привёз-то?

— Как и обещал, иконы. Семь штук. Очень старые, им лет по триста, не меньше. Ещё до раскола написаны.

На такую поживу Максим прилетел, бросив все свои дела. Доски оглядел и немедленно принялся названивать Никанору Павловичу. Очевидно, того тоже впечатлило известие о семи староверческих иконах, потому что уже через полчаса Максим с Николой сидели у знакомого эксперта, а в скором времени и сам Никанор Павлович подъехал.

Эксперт шлёпал жирными губами, бормотал своё: «Интересно, очень интересно!…» — на этот раз даже за микроскоп взялся, каждую икону по очереди обёртывал фланелью, осторожно зажимал в особую струбцинку и, развернув микроскоп, словно пулемёт на турели, разглядывал почему-то не саму икону, а её торец. Что-то смотрел в компьютере — и снова в микроскопе. Наконец, в очередной раз пропев своё «Интересно!…» — он выпрямился и гордо оглядел присутствующих.

— Новоделы. Все семь штук.

— Что?! - взревел Никола. — Да какие же это новоделы? Они у староверов бог знает сколько лет хранились!

— Положим, не только бог, но и я тоже знаю, — плотоядно улыбнулся эксперт. — Определение возраста деревянных изделий по соотношению годовых колец — метод не новый, но надёжный. А при наличии компьютеров — вообще дело нескольких минут. Сохранность досок хорошая, олифа на торце прозрачная — что ещё? Вот, например, сосна, из которой выпилена эта доска, — эксперт указал на одну из икон, — росла и зеленела ещё в одна тысяча восемьсот семидесятом году. С этой точки и следует начинать датировку. Аналогичная картина и с остальными досками. Разница — один-два года.

— Не может этого быть! — Никола прямо-таки кипел от возмущения. — Вы что же, думаете, староверы для своей молельни новые иконы покупали? Да ни в жисть!

— Совершенно верно. Приятно иметь дело с понимающим человеком. Староверческие начётчики новых икон не признавали. И как раз на этот случай у богомазов девятнадцатого века существовал забавный приёмчик. Писались иконы под семнадцатый век, — кстати, имитация довольно грубая, специалисту подделка сразу видна, — а потом свеженькие образа ставили в сундук вдоль стенок, а в серёдку помещали мисочку, в которую выпускали пару яиц. Через месяц икона темнела, и её можно было продавать раскольникам за древлеписанную. Всё очень просто, тухлые яйца выделяют сероводород, а он взаимодействует со свинцовыми белилами, образуя чёрный сульфид свинца. В обычных условиях процесс занимает сотни лет, а в сундуке с тухлыми яйцами икона чернеет за месячишко. Промысел этот был довольно широко распространён, и, как видим, кое-кто до сих пор принимает иконописные подделки середины девятнадцатого века за древние образа.