Россия за облаком - Страница 39

— А вот это, — Сергей резко вскочил, — не твоё дело! Я же говорю, расходиться нам надо.

— Куда расходиться? — тупо переспросила Шурка.

— Не куда, а как! Молча. Сама видишь, характерами мы не сошлись, я человек творческий, а ты как была деревней, так и осталась. Говорить с тобой не о чем, у тебя только ребёнок на уме, о муже ты не заботишься, в постели — словно лягушка холодная… так чего ради нам с тобой жить? В общем, так, я нашёл себе другую женщину, а с тобой подаю на развод.

— Какой развод? — Шурка никак не могла понять, что ей говорят. — Нас же в церкви венчали.

— А разведут в загсе. Загс сейчас главнее, без него церковный брак силы не имеет.

— Что господь соединил, то люди не разводят. Что ты говоришь, Серёжа, это же грех какой!

— Ну, грех. Все грешны, один бог без греха. Что же мне после этого с тобой всю жизнь мудохаться? Покаюсь, отмолю — господь простит.

— Блуд — грех смертный, его не отмолишь.

— Это с тобой трахаться — блуд смертный! — закричал Серёжа. — Ты ещё меня учить будешь, дура фригидная! В общем, так: квартира оформлена на меня, ты здесь и вовсе не прописана, так что собирай манатки и проваливай в свою деревню. Музыкальный центр у меня куплен до свадьбы, телевизор мои родственники подарили, так что совместно нажитого у нас только детские вещи. Потом оценим, сколько это может стоить, и свою долю я тебе за полцены уступлю.

— Серёжа, опомнись! У нас же Митрошка!

— Вот и целуйся со своим Митрошкой, а меня — уволь.

— Подумай хорошенько, Серёжа. Та женщина тебе никто, а мы венчаны.

— Повенчаюсь и с этой.

— Да кто ж тебя повенчает при живой жене?

— Повенчают, куда они денутся. Тут откажут — в Москву поеду, там попы покладистые. Заплачу побольше — и повенчают.

— А бог? Его не обманешь. Вот он, смотрит. Сам же не велел на божницу занавески вешать.

— Ты меня ещё будешь православию учить? Дура! Лучше попытайся понять: автобус на Ефимки в полтретьего уходит. Опоздаешь — будешь на автовокзале ночевать.

Митрошка проснулся и захныкал. Шура подошла к сыну, перепеленала. Губы сами шикали успокаивающе:

Шу- шу-шу… шу-шу-шу…

Я Митрошку укушу…

Надо бы покормить сына, но смертельно стыдно обнажать грудь при Серёже. Лучше уж на автовокзале, там люди чужие, им дела нет.

На автобус Шура поспела с запасом. А чего, спрашивается, не поспеть? В чём была, в том и ушла. Забрала Митрошку, а всё остальное бросила. Пусть другая женщина Шуркины лифчики примеряет.

Мать была дома и, увидав Шурку, поначалу обрадовалась.

— В гости приехала? Вот молодец! Давай сюда Митрошку… А Сергей где?

Шура без сил опустилась на лавку, едва не выронив спящего сына, и произнесла чужим, утробным голосом:

— Выгнал он меня.

— Чево?… - Фектя так и застыла с разинутым ртом. Потом вгляделась в помертвелое Шуркино лицо, забрала из расслабленных рук завёрнутого в одеяльце внука, решительно потребовала:

— Ну-ка рассказывай, чего ты там натворила?

— Свят крест, ничем перед ним не виноватая. Это он полюбовницу завёл, а теперь жениться на ней хочет. А мне сказал: убирайся, а то на автобус не поспеешь, будешь на вокзале ночевать с пьяными бомжами.

— Какое жениться, что ты бредишь?! Охолони, да расскажи по порядку, что у вас стряслось…

Но Шурку было не остановить. Понеслись горячечные, бредовые речи, в которых раз за разом помялось: «Кто же я теперь буду?… разведёнка… мужем выгнанная на вокзал, хуже шлюхи… Жалела, ухичивала, кормила, а он лахудру нашёл, от живой жены жениться хочет, на вокзал выгнал…»

— Замолчи, слышь! — всполошно крикнула Фектя. — Смотри, Митрошка проснулся, а ты его пугаешь. Перестань биться, а то у тебя молоко перегорит! Живо дитя бери, он у тебя всю боль отсосёт, вместях вам и полегчает.

— Митрошка-а… — тянула Шурка. — Тебя же отец родной на вокзал выкинул… Сирота, безотцовщина…

— Скажешь тоже! — Фектя решительно вела свою линию. — Да у нас полный дом мужиков, без мужской руки мальца не оставим. А из твоего — какой отец? Настоящий мужик на Митрошку наглядеться бы не мог, а этот сам себе жопы подтереть не умеет, а туда же, в мужчины намылился! Наплюй на него и позабудь.

Пробило-таки горячку. Шурка подняла голову и с удивлением глянула на мать, от которой прежде таких выражений не слыхивала. Пользуясь мгновением, Фектя сунула дочери младенца, который давно уже кряхтел, напоминая о себе.

— Смотри, как изголодался! Так в титьку и впился. Ты вот о нём думай, а Серёжка, паршивец, за свои дела ещё ответит. Бог всё видит, уж он-то знает, чей грех, кого наказать надо, кого помиловать.

— А люди что скажут?

— Что люди?… Тут не то что в Ефимкове, народ ко всему привычный, сходятся, разводятся, веру Христову позабыли. Ты, небось, не помнишь, как нас тут обворовали, все иконы выгребли… Иконы воруют, во до чего изверились.

— Помню.

— Вот и Серёжа твой такой же. На словах верит, а в делах — серит.

Митрошка наелся и теперь лежал поперёк лавки, пуская носом молочные пузыри. Наверное, и впрямь, присосавшись к материной груди, он разбил тиски, сжимавшие сердце, потому что, покормив сына, Шурка сумела заплакать. Следом заревела и Фектя. Так их и нашли Платон и Колька, ходившие в соседнюю деревню красить дачникам железную крышу.

Платон тоже не вдруг понял, что произошло. Не верил, что можно вот так взять и похерить семью. Искал Шуркиной вины, а не найдя, вышел во двор и начал запрягать Сказку, собираясь на ночь глядя ехать в город.

— Паля, ты куда? — заволновалась Фектя. — Не надо ехать, слышь?